Тихий бронзовый папа Войтыла во дворе читает всю ту же книгу, покрываясь снегом, глубоким и чистым как сон младенца.

– Простите, можно задать вам вопрос?

Голос тихий, как снег, и интеллигентный как полное собрание всех сочинений. Девушка за конторкой Американского центра любезна до дрожи. Шелест страниц. Шелест клавиш.

– Как вы знаете, наконец-то настал год Диккенса.

Я не оборачиваюсь.

У меня сейчас трудный период. Я ужинаю снотворным и завтракаю пустырником. Что мне Диккенс…

– И что вы хотели бы узнать в этой связи?

– Как это – что? Как вы намерены провести этот год?

– В каком плане?

– Как то есть – в каком плане? Год Диккенса! Все должно быть брошено на алтарь!

– Простите, я пришла на беседу с носителем языка.

– Великолепно, садитесь, через 10 минут он начнет.

– Нет, простите. Я волнуюсь.

– Не нужно волноваться!

– Я очень плохо говорю по-английски, он будет на меня обижен.

– Нет, что вы, он знает, что не все безупречно владеют, он к этому готов.

– Вы не понимаете, я отвратительно говорю по-английски. Скажите, как мне ему сказать: «Можно войти?»

– Вы уже вошли!

– Да, правда. А тогда как мне сказать: «Можно мне уйти, мне неинтересно и неприятно вас слушать?»

– Девушка, скажите, что мне здесь прочесть, чтобы выучить английский?

Тут уж я оборачиваюсь. Плевать, что пустырник.

Мужчина, лет сорока пяти, очки, прикрепленные к голове с помощью симпатичной бельевой резиночки, пиджак, галстук, валенки.

Библиотека. Стеллажи, полки…

Мужчина озирается.

Взгляд такой… пытливый.

Сейчас, думаю, начнется. Ну что б вы ответили? Что тут можно ответить?

– Вам вот туда, за колонночкой, направо, – не задумываясь щебечет девушка, – там на верхней полочке словари. Начинайте с буквы А.

Мужчина удовлетворенно идет за колонночку.

Господи, как РЕДКО мне хватает времени на библиотеку…

А ведь настолько эффективнее пустырника…

* * *

Утро. Нежное, как само дыхание весны, и трогательное, как слеза младенца.

В общем, чтоб ему пусто было, половина седьмого.

Московский дворик.

Нет, выключите воображение. Никаких грачей, куполов и видов на Новодевичьи монастыри. Рублевка, панельный дом о двенадцати подъездов, выезд из двора один. В конце дома.

В начале дома – тупик. Овальная площадка, наглухо забитая запаркованными машинами.

Точнее, так: наглухо она была забита вчера, когда я приехала и втиснулась, прижав зеркала, между соплеменным Рено и ржавой Девяткой.

Вчера было тесно. Сегодня положение стало безвыходным, потому что за ночь перпендикулярно нашему ряду машин последовательно встали «Газель», «Бэха» и «Лендровер». То есть встали – это сказано настолько мягко, что не передает сути дела. «Всунулись» – будет точнее, но и то мало…

Знаете ли вы, как теперь паркуются москвичи?

Теперь принято возить с собой в бардачке листок с номером своего телефона и класть его уходя под лобовое стекло, на «торпеду». Звони, разрулим.

Я с кипой газет, компьютером, шалью, зонтиком и пачкой проверенных тестов появляюсь к середине спектакля. На арене «Газель» (сумрачный дядька лет 50 в клетчатом пиджаке и кепке), «Девятка» (мужчинка с глазами как вишни, небритым лицом и непередаваемым акцентом), и «Рено Флюэнс» в костюме и галстуке «с искрой». Отсутствуют «Бэха» и «Лендровер», из-за которых, собственно, никто из нас и не может покинуть двор и влиться в сердитую бодрую пробку на повороте на Кутузовский проспект.

Мое появление вызывает всплеск надежды, но – увы. Я не «Бэха» и не «Ровер».

Девятка рад бескорыстно:

– Ай, какой жэнщына пришоль!

– Я опаздываю на совещание! – сообщает «Флюэнс» в пустоту, нервно притопывая ножкой.

– На совещание! – сплевывает на асфальт «Газель». – Люди вон на работу опаздывают!

– У меня совет директоров, – горячится «Флюэнс».

– Эээ, совет-шмовет, – вздыхает «Девятка», – зачем нэрвничаешь?!

Из утренней дымки возникает «Бэха».

В общем, «Бэха» как «Бэха». Адидас, барсетка.

– Это чо? – спрашивает Бэха, обойдя Ровер, – Это какой пидо… Ой. Мадам. Прошу прощения.

– Ничего-ничего, – вежливо отвечаю я. – Примерно такой же, как вы.

– Не, ну я-то чо, я-то пришел! Этому звонили?

– Трубку не берет, – вздыхает «Газель».

– Иванываныч! Я попал в безвыходное положение! – кричит в мобильник «Флюэнс».

– В положении он, – иронизирует «Газель».

«Бэха» легонько бьет «Ровер» адидасом в колесо.

– О-тё-тё-тё-тё-фить-фить-ууууу! – отвечает «Ровер».

В доме раскрываются окна.

– Я щас, сука, стулом кину, – сообщает пятый этаж.

– Совсем уже охренели, без пятнадцати семь! – вторит третий.

– Как без пятнадцати?! О Боже! – вопит «Флюэнс».

– Кря-кря-кря-иууу-иууу-иууу! – выводит обиженный автомобиль.

– Шоб вам повылазило! – рекомендуют со второго этажа.

– Слышь, «Газель», – вздыхает «Бэха», – может его протаранить? А то вон училка на работу опаздывает.

– А откуда вы знаете, что я училка?

– Тетрадки вон в пакете и машина «Логан»… Кто ж вы, как не училка?

– Это катастрофа! – визжит «Флюэнс».

Двери подъезда распахиваются, и к нам, в шлепанцах на босу ногу, бежит хозяин «Ровера». На нем цветастые штаны по колено и толстовка с капюшоном. Краткая немая сцена наступает после нажатия кнопки сигнализации.

– Как вы смеете! – взрывается после паузы «Флюэнс». – Шоб те повылазило, – настаивает второй этаж.

– Ребята, – громко говорит «Ровер», – ребята! Я ночевал с такой женщиной!!! Ребята, вы не поверите!!! Женщина, даже вы не поверите!

– Пааазвольте! – визжит «Флюэнс».

– Слышь, – примирительно говорит «Бэха», – не ори. Вишь, парню свезло.

Затор рассасывается.

Выезжая на шоссе, мы сигналим друг другу на прощание. Все, кроме «Флюэнса».

Ровер занимает его место и быстро бежит назад в подъезд.

С запада на город наползает свинцовая гроза.

Голова, набитая до краев грамматическими упражнениями, гудит навстречу грозе.